Мы стали чужими
Ветер гнул ветви, поднимал могильную пыль. Я осторожно шагнула за ограду и наклонилась, чтобы поправить разбросанные по плите еще совсем свежие цветы. «Мама с отцом уже были...» - пронеслось в голове, и я испытала облегчение. Взгляд уперся в фотографию.
Она была старой. На ней Лилька с удивленно распахнутыми глазами улыбалась кому-то или чему-то по ту сторону объектива. Эта фотография была сделана за год до ее смерти, в Крыму, на палубе прогулочной яхты... А улыбалась Лилька стае дельфинов, провожавших нас в море. Я вспомнила ее неприкрытый восторг и гортанный смех при виде их блестящих черных спин, вздымавшихся над гладью воды. То ли от порывистого ветра, то ли от нахлынувших воспоминаний мои глаза наполнились слезами. Колокольный звон церкви перекатами разошелся по кладбищу. Я машинально перекрестилась, но в глубине души осуждала Бога.
Почему он допустил четыре года назад эту жестокую и бессмысленную смерть?! Почему?.. Иногда мне казалось, что моя сестра - существо неземное и «забрела» в нашу семью случайно. Она родилась глухой. Ни врачи, ни родители не заметили этого. Когда все выяснилось, то пытались ее лечить, возили даже к какому-то знаменитому профессору, но все оказалось напрасно. Мама, отчаявшись и уверовав, что ее вторая дочь ущербна, впала в долгую депрессию, стала винить во всем моего отца, а он, обозленный на весь мир, устраивал в семье ежедневные скандалы, зачастую с битьем посуды и крушением мебели во всем доме.
Правда, на меня и Лильку руку не поднимал. И то хорошо... Этот пронзительный крик обезумевшего мира не касался не только Лилькиного слуха, но, очевидно, и Лилькиной души: всегда веселая, улыбающаяся, светящаяся внутренней радостью, широко распахнутыми глазами смотрящая на мир, она была ангелом-хранителем нашей семьи. Помню, как в детстве я в ужасе пряталась от скандалов родителей в заваленной хламом гардеробной, служившей нам с Лилькой детской. Мы садились на пол, и сестра, сама еще крошка, прижимала меня к себе, гладила по волосам, хрипловато мяукая что-то невразумительное, и по моей душе ручейками разливался покой. Если скандал затягивался надолго, я брала себя в руки и, стиснув зубы, выходила на кухню. А больше, получалось, и некому было... Мама, обиженная на весь мир, сидела в своей комнате, а папа в таком состоянии мог крушить все вокруг. Я никогда не осуждала маму. Как женщину мне ее было жаль. Любви не знала, только упреки и колкости отца. Но в то же время... Она родила двоих детей и поэтому обязана была стать нам опорой и защитой, но мама, вместо этого, провоцировала папу на скандал, потом запиралась у себя и оставляла нас один на один со взбешенным родителем. Я тряслась от страха, но обнимала отца, тихо говорила, успокаивала. И он стухал, обмякал, уходил в комнату, откуда доносились его всхлипы и поскуливания. Чем старше мы становились, тем невыносимее были родительские скандалы - в конце концов, не выдержав этого семейного фронта, я на четвертом курсе собрала свои вещички и переехала жить к Артему. Родители проводили меня нареканиями и обвинениями в распутстве. Лилька все так же улыбалась, только крепко держала за руку и все не хотела отпускать. На выдранном из тетради листке я нацарапала ей адрес и приписала крупными буквами: «Приезжай, когда захочешь, - это и твой дом. Я жду тебя всегда». В тот проклятый вечер Лилька засиделась у меня допоздна. Когда решила ехать домой, за окном уже совсем стемнело. Надо было настоять, чтобы она осталась, но Артем вернулся с работы раздраженный - я металась между ним и сестрой и в конце концов согласилась отпустить ее. А наутро следующего дня ее изувеченное тело обнаружили на дальней алее парка всего в ста метрах от дома... Ее убили два каких-то обкуренных отморозка. Через три дня ей должно было исполниться шестнадцать лет... В моем кармане задергался, загудел мобильный. Звонила мама. «Ань, ты придешь или нет?
- поинтересовалась она угрюмо.
- Мы с отцом ждем».
- Конечно, мамочка... - ответила и невольно содрогнулась.
Меня немного покоробило от непривычного обращения к ней: нежности в нашей семье не в ходу. Родительский дом встретил меня необычной тишиной. Я знала, что она обманчива. Буквально одно неосторожное слово - и вспыхнет молния, начнутся крики. Если бы Лиля была жива, мне было бы легче это пережить. Но ее давно нет...
В комнате на столе стояло четыре прибора: для мамы, отца, меня и... Лильки. Перед большим черно-белым фото сестры дрожал огонек церковной свечи.
- Садись, доченька, помянем нашу дорогую Лилечку, - засуетился отец. «Постарел, - отметила я про себя. - Мягче стал».
- Дай бог, ей там лучше, - воздела глаза к потолку мама. - Может, там и слух к ней вернулся... «Совсем рассудок теряет», - подумала о ней с раздражением. Выпили немного вина. Мама разложила по тарелкам голубцы, и какое-то время мы молча жевали. Затем отец, нервно отбросив вилку, с ненавистью уставился на нее.
- Лилька родилась бы здоровой, если бы ты, как идиотка, не глотала всякую дрянь во время беременности. Твоих рук дело!
- Нет, вы только посмотрите на него! - запричитала мама. - А отчего это я глотала таблетки, отчего заболела уже на сносях? Кто принес в дом заразу? Уж не ты ли от своих... - и она, не стесняясь меня, грязно выругалась.
- Сумасшедшая! - выкрикнул он ей в ответ. - Это матери моих учеников! Твоя ревность всю жизнь мне отравила!
Отец до пенсии работал преподавателем в музыкальной школе.
- Видела я их! Шалавы это, а не матери! - не унималась мама.
- Послушайте, может, хватит, - попыталась я урезонить родителей. - Своими склоками всю жизнь нам с сестрой испоганили... Вам не стыдно перед Лилькой, перед памятью о ней? - горло перехватило, голос сорвался. Они на минуту затихли. Молча переглянулись, но затем мама, всхлипнув, продолжила:
- А ты тоже хороша... Если б жила в семье, как все порядочные девушки, а не таскалась по мужикам (мама так и не признала Артема), да не водила бы туда Лильку, может, девочка наша и осталась бы жива! - мама снова демонстративно всхлипнула.
Это было уже слишком! Сердце заныло от отчаяния. Я медленно подняла голову - сквозь пелену слез лицо Лильки на портрете дрожало, меняя свое выражение: показалось, что глаза ее увлажнились, губы дрогнули в печальной улыбке, а затем поползли уголками вниз, образовав вдоль носа глубокую горестную складку. «Прости, сестренка, - обратилась я к ней. - И родителей тоже прости! Нет у меня сил нас соединить. Без твоего света, без твоей тишины в доме совсем плохо - мы стали чужими друг другу..» Затем встала и, не проронив больше ни слова, вышла из родительского дома, осторожно прикрыв за собой дверь...
